— Завтра мы пойдем на кладбище, я договорилась с похоронным бюро, — шепотом сказала она сестре.
— Хорошо.
Лотта достала тарелки, ложки и вилки.
— Папа с мамой придут?
— Будем только мы.
— Мы?
— Ты и я. И мальчики.
— А как же Тайс?
Пернилле сжала губы.
— Я знаю, ты злишься на него. Но вам нужно поговорить. Нельзя же просто взять и все зачеркнуть.
Молчание.
— Ну да, ему не следовало убирать все из комнаты Нанны, не спросив тебя. Но…
— Тебя это не касается.
— Но он же не хотел тебя огорчать, наоборот! Он хотел помочь!
— Помочь?
— Вам нужно оставить прошлое и жить дальше. Разве ты сама не видишь? Если ты разрушишь то, что у вас еще осталось…
— Нанну кто-то убил! — яростно зашептала Пернилле. — Это не вчера случилось. Не месяц назад, не в прошлом году. — Она ткнула пальцем себе в голову. — Это происходит сейчас. Каждый день. Ты не…
Она не ощущала голода, не хотела даже смотреть на еду.
— Да, конечно, его должны найти, это важно, — сказала Лотта. — Но еще важнее вы с Тайсом и мальчики.
Пернилле чувствовала, как внутри нее вскипает гнев, и это чувство нравилось ей все больше. Она оценивающе посмотрела на свою сестру. Лотта по-прежнему оставалась красавицей. У нее никогда не было детей, не было этих бесконечных забот и тревог. Не было мужа, вообще не было никого, кто задержался бы надолго.
— Кто ты такая, чтобы учить меня? — спросила Пернилле. — С чего ты взяла, что имеешь право указывать мне, что делать?
Лотта заплакала, но это не имело никакого значения.
— Я твоя сестра…
— Нет ничего важнее. Ни я. Ни Тайс. Ни мальчики. Ни ты…
— Пернилле…
— Если бы ты сказала мне, что происходит с Нанной, может, я бы сумела остановить ее!
Лотта поникла у стола, молчаливая, плачущая, с опущенными глазами.
— Я больше не доверяю ни тебе, ни ему. После того, что вы сделали, как я могу верить вам?
Из спальни донеслись смешки. Может, хотя бы сегодня кровать Антона останется сухой, подумала Пернилле.
— Антон! Эмиль! Идите ужинать!
Ее призыв был встречен радостными воплями.
— Я не хочу, чтобы они видели твои слезы, Лотта, — сказала она. — Прекрати или уходи.
Лотта ушла в ванную, вымыла лицо. Подумала о кокаине в сумочке и за одну эту мысль испытала отвращение к себе. Потом она вернулась в кухню и без аппетита поела, слушая веселую болтовню детей и наблюдая за Пернилле, которая не отрывала глаз от экрана телевизора.
В восемь тридцать она спустилась в гараж. Там был Вагн Скербек, он в панике обзванивал всех подряд.
Он не мог найти Тайса. Не мог придумать, где еще его искать.
— Кому ты звонил?
— Всем, кому доверяю. Просил не болтать лишнего, нам не нужно, чтобы весь Вестербро об этом знал.
Он и Тайс были как братья. Тайс всегда верховодил, но все же эти двое были очень близки. Если кто и способен найти его…
— Я проедусь по округе, — сказал Скербек. — Вспомнил тут пару мест…
— Что он сказал, когда заходил к тебе?
Скербек уже натягивал куртку — черную, как у Тайса, но подешевле.
— Да ничего он не сказал.
— Ну как же, наверняка хоть что-то…
— Ничего! Я сидел дома, смотрел телик, вдруг он позвонил в дверь. Пробормотал что-то насчет того, что во всем виноват он.
— И ты отпустил его?
— А что мне было делать? Стукнуть в лоб? Ты бы сама рискнула?
— Вагн…
— Я же не знал, что она так прищемила ему яйца. Пошел на кухню за пивом, а вернулся — его уже нет.
В гараже было холодно. Лотта в короткой маечке, в которой она ходила в клуб, обхватила себя руками, дрожа всем телом.
— Он знает, что завтра будет погребение урны?
— Да. Наверное. Если Пернилле ему говорила.
Она не знала, что еще придумать.
Вагн Скербек взял ключи от машины:
— Так я поехал. Я найду его. — И буркнул под нос, обращаясь скорее к самому себе, чем к ней: — Мне не впервой.
Поуль Бремер сидел перед лидерами политических групп и настаивал на том, чтобы в ближайшее время было проведено официальное расследование поведения Хартманна.
— Я всегда восхищался Троэльсом, он трудолюбивый и умный политик. Но сейчас все улики против него, а он, похоже, не в состоянии предоставить внятных объяснений. Все это крайне печально… — Бремер посмотрел на каждого из них, задержав взгляд на Хольке дольше, чем на остальных. — У нас нет иного выхода. Мы должны проголосовать за то, чтобы он предстал перед избирательной комиссией. Он обязан объясниться.
— Против Хартманна не выдвинуто обвинений, — заметил Хольк. — Пусть этим вопросом занимается полиция.
— Мы все знаем Троэльса. И все прекрасно к нему относимся…
— Если бы Хартманн публично обвинил учителя, как вы хотели, то весь городской совет сейчас был бы перед судом, — добавил Хольк. — А теперь вы хотите, чтобы мы обвинили его самого.
— Я знаю Троэльса дольше, чем любой из вас. Мне понятны ваши чувства, поверьте. — Улыбка политика вспыхнула на его лице. — Я также понимаю сложность вашего положения, ведь вы практически заключили с ним альянс. — Он обошел стол и, дойдя до Холька, похлопал его по плечу. — Не так ли, Йенс? Но забудем о наших партийных разногласиях, наш долг поддерживать у населения уверенность в безупречности политического строя. Давайте спросим у самих себя: как долго мы готовы терпеть эту ситуацию, когда столь видного члена нашего совета чуть ли не ежедневно допрашивают в качестве подозреваемого по делу об убийстве? Если бы нам…
Распахнулись двери, и в помещение ворвался Хартманн: