— Видел тебя по телевизору, — сказал он, беря пакет.
Стакан в его руке был с виски, догадался по запаху Хартманн. И наверняка далеко не первый за вечер.
— Ты слишком занят, чтобы играть в доктора, Троэльс.
— Риэ думает, что ты болен. Она недостаточно хорошо тебя знает. Пока.
Вебер, слегка осоловевший, попытался улыбнуться:
— Я имею право на один отгул в месяц по пьянке. Это записано в моем контракте.
— Почему именно сегодня?
— Потому что ты наорал на меня.
— Ты сам напросился.
— Ну хорошо, еще раз попробую. Потому что захотелось побыть хоть немного за стенами нашей мраморной тюрьмы. Подумать спокойно, и чтобы перед глазами не мельтешили ни ты, ни она, ни остальные. И кроме того…
На его печальном морщинистом лице появилось выражение, которое Хартманн не сразу узнал, потому что никогда раньше не видел его у Вебера. Горечь.
— И кроме того, это совсем неважно, где я и почему. Ведь ты больше не слушаешь меня. Она-то знает, что ты здесь?
Он осушил стакан. Дошел до свободного стола, сел там.
— Ты даже не отстранил учителя, — проговорил Вебер. — И правильно сделал, насколько я знаю. А что думает Кирстен Эллер?
Хартманн опустился на скамью напротив Вебера.
— Она тебя уже послала? Или решила подождать до завтра? И что советует наша великолепная Риэ по этому поводу? Бежать за ней, умолять? Дать ей все, чего ни пожелает? Например, голову того учителя на блюде?
— Мне нужно, чтобы вы работали вместе.
— Неужели? То, что ты соизволил принести мне инсулин, совсем не означает… — Язык плохо слушался Вебера, но мыслил он по-прежнему четко. — Это не значит, что все в порядке.
Хартманн запахнул пальто, готовясь встать.
— Я хотел извиниться. Прости, что занял твое время.
— Бедный Троэльс. Стремишься всегда поступать правильно. Только вот советчики у тебя никудышные. Бедняга…
— Послушай, Мортен. Я прошу тебя вернуться завтра в штаб. Прошу до конца выборов не пить. И не ссориться с Риэ.
Вебер кивнул:
— Ага, теперь я тебе нужен. Когда ты оказался по уши в дерьме. — Пьяный смешок прервал его речь. — Ты понимаешь, что это только начало, а, Троэльс? Все эти прилипалы, которые окружили тебя, как только им показалось, что ты перспективен. И если ты их разочаруешь, тебе несдобровать. И берегись чиновников. Берегись своих однопартийцев. И в первую очередь Бигума.
Хенрик Бигум преподавал в университете и был не последним человеком в партии.
— При чем здесь Бигум?
— Он тебя на дух не выносит, и интриги — его стихия. Он будет тем, кто метнет в тебя нож. Но само собой, первым в бой не полезет, пошлет других. Ты не представляешь…
Никогда он не видел Мортена Вебера в такой ярости.
— Когда умерла твоя жена, Троэльс, — Вебер стукнул кулаком по столу, — ты сидел здесь. А я сидел там. Помнишь?
Хартманн не шевелился, не говорил, не хотел думать о том времени. Раздражающим фоном лилась из динамиков дешевая попса, слышались мужские выкрики — прелюдия перед пьяной потасовкой была в разгаре.
— Верь тому, что я сказал, Троэльс. Я заслужил твое доверие.
Последний горький взгляд, и Вебер побрел обратно за свой столик к немногословным собутыльникам.
Хартманн включил телефон — пропущенные звонки от Риэ Скоугор. Он перезвонил ей.
— Полиция нашла велосипед убитой девушки, — сказала она. — Она оставила его возле квартиры учителя в ту ночь, когда пропала.
Музыка зазвучала громче. До драки оставалось одно слово, один толчок.
— И газетам это все уже известно. Завтра на первой полосе будет ваша с ним фотография. Рукопожатие с подозреваемым в убийстве.
Хартманн молчал.
— Троэльс, — сказала она, — я готовлю распоряжение об отстранении его от работы. Через час пресс-конференция. Ты нужен мне здесь.
Букард ворвался в кабинет:
— Откуда на телевидении стало известно имя подозреваемого? Лунд?
— Это не проблема, — сказал Майер. Он кивком указал на фигуру за стеклом комнаты для допросов. — Вон он сидит. Мы его взяли.
— Если мне звонит с таким вопросом сам начальник полиции, это проблема. Лунд не было час, от силы два, и смотрите, что вы натворили.
— Майер тут ни при чем, — сказала Лунд.
— Что говорит учитель? — хотел знать Букард.
Майер фыркнул:
— Какую-то чушь о том, будто девушка зашла к нему ночью, чтобы отдать книжки.
Морщинистое лицо Букарда сморщилось еще сильнее.
— Книжки?
Лунд только краем уха следила за их разговором, просматривая на компьютере последние данные по делу.
— Это вранье, — убежденно заявил Майер. — Он отциклевал полы, чтобы не осталось улик.
— Вообще-то, у них в квартире ремонт, — вставила Лунд. — Эта часть — правда.
— Дайте мне два часа, шеф, — взмолился Майер, — и я вырву из него признание.
Букард с сомнением посмотрел на него:
— Как у тех учеников из гимназии?
— Я допрошу его как свидетеля. Я могу…
— Он лжет, — сказала Лунд, и они замолчали.
Букард сложил на животе руки, воззрился на нее.
— Он лжет, — повторила она.
— В квартире провести обыск, — приказал Букард. — Проверить подвал, участок в Драгёре. Узнать, куда вывозится мусор, проверить его тоже. Поставить телефон на прослушивание.
Майер как будто выпал из разговора: Букард диктовал, Лунд записывала.
— Сообщить Хартманну о наших действиях. И больше никаких проколов с прессой.
Он собрался уходить. Майер сказал ему вслед:
— Кстати, о проколах. Я бы хотел поговорить с вами наедине.