В полутьме Пернилле изумленно поглядела на мужа, освещенного лишь мерцающим экраном.
— В доме постоянно торчат полицейские, — пояснил он. — Мальчики все время видят Нанну в газетах. И в этом проклятом ящике. Дети в школе тоже про это болтают.
Она заплакала. Он погладил ее по мокрому лицу. На этот раз она не отстранилась.
— И ты, — продолжал он. — Смотришь, смотришь. Все переживаешь заново. Каждую минуту…
— Ты хочешь, чтобы я уехала сейчас из Вестербро? Сейчас, перед похоронами нашей девочки?
Они еще ни разу не произносили это слово. Просто не было сил. Бирк-Ларсен сжал ладони. Зажмурил изо всех сил глаза.
— Завтра мы встретимся со священником, — сказала она. — Обо всем договоримся. Вот что мы будем делать.
Молчание. Тусклый свет из кухни. Большой мужчина с опущенной головой.
Она взяла пульт, нашла другой канал. И продолжала смотреть.
Осторожно, чтобы не заболело сильнее, Лунд стянула свитер, купленный на Фарерах. Осмотрела запачканные кровью дыры. Прикинула, нельзя ли заштопать. Сама она, конечно, не умеет, но…
Свадебное платье по-прежнему висело на манекене, с иголками и нитками в рукавах и вдоль горловины. Ее мать шила только наряды для невест. Должно быть, в этом она видела свою миссию: выдать замуж все женское население мира. Тем не менее Сара оставила свитер возле швейной машинки — а вдруг.
В комнату вошла ее мать, зевая и ворча.
— Ты знаешь, который час?
— Да.
Вибеке уставилась на рабочий стол.
— Прошу тебя не разбрасывать свою одежду повсюду. Не удивительно, что Марк растет таким неорганизованным.
Разумеется, она заметила рану. Подошла, наклонилась, посмотрела:
— Что случилось?
— Ничего.
— У тебя рука порезана.
На плите тушеное мясо с картошкой. Соус застыл. Картошка засохла. Лунд положила на тарелку того и другого, сунула в микроволновку.
— Кот поцарапал.
— Только не говори мне, что это сделал кот.
— Это был бездомный кот.
Они посмотрели друг на друга. И было заключено что-то вроде перемирия. По крайней мере, по этому вопросу.
— Почему ты так упорно цепляешься за свою работу? — спросила Вибеке. — Теперь, когда у тебя появился шанс начать нормальную жизнь?
Пискнула микроволновка. Еда была едва теплой. Сойдет. Она проголодалась. Лунд села, взяла вилку, начала есть.
— Сегодня утром я тебе уже говорила. Это все лишь до пятницы. И мы можем пожить в гостинице, если доставляем тебе неудобства.
Ее мать подошла к столу со стаканом воды в руках:
— Не говори глупостей! Какие могут быть неудобства?
С полным ртом Лунд ответила:
— Извини, мам. Я устала. Давай не будем ссориться.
— Мы никогда не ссоримся, потому что ты всегда уходишь от разговора.
Лунд улыбнулась, зацепила вилкой еще мяса с картошкой. Она ела это блюдо с детства. Ничего особенного, еда как еда. Всегда одинаковая.
— Очень вкусно, — сказала она матери. — Правда.
Взгляд матери смягчился.
— Бенгт хочет, чтобы ты приехала на новоселье в субботу. Мы подготовим для тебя комнату.
Мать смотрела, как она ест, сколько съедено, сколько оставлено.
— Да, знаю. Бенгт звонил сюда, — сообщила она. — Сегодня днем. Тебя искал.
Лунд уронила голову и выругалась:
— О, черт. Ты ведь не сказала ему, что я останусь здесь до пятницы?
— Конечно сказала! Не могла же я обманывать человека!
Лунд отодвинула тарелку, достала из холодильника пиво, ушла в свою спальню и набрала номер.
Бенгт Рослинг не сердился. Никогда. Это было не в его характере. Или ниже его достоинства. Лунд так и не разобралась до конца.
Они поговорили о новоселье и о полярной сосне, о всяких пустяках — в общем, вели себя так, будто ничего не случилось. Будто все в порядке.
Он не знал, что, пока они беседовали, она смотрела новости на своем ноутбуке. Звук она приглушила. Говорили только о Хартманне.
В пятницу она будет в Швеции. С Марком. Несколько дней у них погостит ее мать. Начнется новая жизнь. Прошлое останется позади: Копенгаген и Карстен, удостоверение инспектора отдела убийств.
Ей стало легче после разговора с Бенгтом. Она положила телефон, чувствуя себя счастливой. И тут же вспомнила, что забыла ему сказать. Телефон зазвонил, прежде чем она успела снова набрать номер.
Бенгт, она была уверена в этом. Поэтому она ответила на звонок и произнесла слова, давшиеся ей не без усилия:
— Я люблю тебя.
— Ого! Я польщен.
Майер. Судя по шуму, за рулем. Мысленно она увидела, как машина несется сквозь черный дождь, на пассажирском сиденье чипсы, сигареты и пакетик жвачки.
— В чем дело?
— Сами просили, чтобы я позвонил насчет больницы! — изобразил он обиженного. — Люнге был там в пятницу.
— Как долго?
— С вечера и до семи утра. Этот идиот, оказывается, наркоман. Намудрил что-то с метадоном.
На мониторе появился крупным планом Троэльс Хартманн — готовый ударить какого-то языкастого журналиста. Оказалось, этот симпатичный политик сорвался из-за простого вопроса: не утаивал ли он информацию ради победы на выборах. Надо же. А она считала Хартманна спокойным и разумным человеком.
— Люнге не мог потихоньку сбежать из больницы, а потом вернуться?
Пауза. Шумное чавканье.
— Это вряд ли. Его, похоже, серьезно прихватило. Всю ночь под капельницей пролежал.
— Оставьте свои чипсы хоть на минуту. И если машина опять ими засыпана…
— Я целый день ничего не ел.
— Велосипед Нанны нашли?
— Нет.
— А что с ее мобильником?